«И все-таки этим скотам нужна национальная идея!.. Какая-нибудь… Любая. Пусть даже самая плоская, примитивная, но с гигантским масштабом! Чтобы о ней можно было много красивых слов наплести. Чтобы можно было побольше тумана напустить, мифологии. Чтобы у всех дебилов поджилки затряслись в мистическом экстазе! Чтобы воспарили в небеса, подальше от управления государством!.. Пусть упрутся все рогами в эту идею и роют землю копытами! Пусть постигают ее величие! Лет на двадцать чтобы уперлись! Или лет на пятьдесят! А еще лучше, чтобы навечно!» — думал Гайкин, полируя ногти алмазной пилочкой, приютившись в недрах просторного кожаного дивана. — «А тех, кто попытается эту идею загадить — на зону! Без суда и следствия! За колючкой всем места хватит!»
Отблески от углей камина суетливо бегали по окладам икон, висящих по всем стенам впритык, одна к другой; окрашивали в багровые тона стальной бюстик Дзержинского, прижимавший кипу бумаг на письменном столе.
Планами Гайкин был завален. Еще бы! Недели не прошло, как президентом стал. Но уже кажется, что ничего путного придумать не получится, чтобы эффектно на следующий срок пролезть. Очень уж хотелось получить драгоценный трон не банальными вбросами бюллетеней (о чем будет знать каждая уборщица на участке), а с державным достоинством, с шиком абсолютного победителя. Как убедить в своей победе уборщиц он не представлял, и это не давало покоя, ни днем, ни ночью…
Он прекрасно знал, как подчинить себе любую штабную или конторскую крысу, как поставить на колени любого политика, бизнесмена, журналиста… но с уборщицами у него не получалось никак! Им он проигрывал вчистую! Пасовал!
Лев Зурабович чувствовал страх перед ними — в его государстве они были повсюду, они все знали, все видели, слышали, и могли убить любого, в любой момент. Больше всего он опасался, что рано или поздно среди них появятся убежденные противники режима, дошедшие до этой крамольной мысли самостоятельно. Такие враги страшнее любых шпионов: они смелее, злее, инициативнее. И самое страшное в том, что они совершенно непредсказуемы, потому что целиком подчинены своим эмоциям. Любая обиженная судьбой поломойка может плеснуть в глаза серной кислотой!
«Надо взять их всех за живое! Приручить их! Купить, в конце-концов!.. Но как?!» — этот вопрос вращался в его голове громадным уличным транспарантом. Какую навязчивую идею можно подсунуть тем, кто с утра до вечера моет полы?
Лев Зурабович закурил «гавану» и плеснул в бокал контрабандный «Варцихе». Идей не было даже в воздухе. Он выпустил изо рта колечко и продел через него тонкую струйку дыма.
Смартфон запел тихонько и культурненько — скрипичным Моцартом. Гайкин поставил коньяк, положил в пепельницу сигару, приосанился и ответил. В такое время его могли беспокоить только очень нужные люди и по очень важному делу.
«Какая, к черту, ракетная атака! Кто запустил?! Пиндосы?! Им что, делать нехрен?! — заорал Лев Зурабович и отхлебнул сразу половину бокала. — Прекратить панику! Если мы еще живы, значит это не Штаты запустили! Значит, это — не ракеты! Аэровафли, вот что! Всех свидетелей — по автозакам, быстро! Видео с камер — мне! Сюда! Немедленно!»
У него вдруг появилось предчувствие, что вот-вот перед ним откроется какая-то потайная дверь, за которой будет лежать то, что он так долго ищет. Он даже обрадовался, что этот скучный вечер обрел неожиданный колорит.
Он оживился, хотел было позвонить своей однокурснице Зое Шнягиной, обычно выполнявшей его сексуальные прихоти в униформе сталинской комсомолки, но передумал: «Все-таки переборщила она с ботоксом, зараза! Теперь вместо губ — бампер! А он больше для загородной трассы годится, чем для президенских апартаментов! Заведу-ка я себе кота! Крупного котяру, рыжего!»
Гайкин набрал международный номер: «Алло! Пиньцзынь?.. Как сам? Все нормально?.. Ну и слава богу! Слушай, тут к тебе просьбочка нарисовалась… Да нет, мочить пока никого не надо! Ты мне кошака достань хорошего, рыжего! Ладно?.. В полоску. Грудка и лапки — белые. Но только чтобы с яйцами! Договорились? Вот и чудненько! Будь здоров! Привет супруге!»
* * *
Неподалеку от метро «Проспект Большевиков» остановился обшарпанный микроавтобус с выцветшей витиеватой надписью «ООО Райские кущи». Водитель проворчал недовольно:
— Всё, приехали! Дальше сами — я не враг своему здоровью. Здесь постою.
Бородачи в санитарской униформе — два крепких кабанчика — переглянулись.
— Ссыкотно? — спросил водителя самый рослый.
— Мужики, неужели я похож на Илью Муромца?.. Толпа труповозку раздолбает, перевернет к чертовой матери!.. А работать как будем? Жмуров на своих горбах таскать?
— Мужики лес валят! — пробасил рослый.
— А волка ноги кормят! — добавил санитар пониже.
— Вот и чешите на своих четырех, раз так! — сказал водитель. — Умники!
— Ты чего раскукорекался, гнида бацильная?! Жми к метро, быстро!.. Ну?!
— Да, хрен с ним! Пойдем, брателло! — рослый вывалился из автобуса и долбанул дверью.
* * *
Вход в метро, будто зловонное жерло засоренного унитаза, отказывался принимать все новые и новые порции желающих протолкнуться вниз, в вожделенные трубы, уже заполненные массами, спасающимися от открытого неба, угрожающего отнять у них живую пластичность, отдав взамен лишь угольное почернение. Квач надвигающейся ракетной атаки подталкивал людей к жерлу, сминая и размазывая их по стенкам.
Бородатые санитары, побоявшиеся подойти ко входу в метро, остановились невдалеке, у изъеденного ржавчиной фургончика с надписью «Хычины». Тот, что пониже, заглянул в разбитое окошко, оглядел пустые полки и окровавленный пол.
— Слышь, Ерёмка! Бека здесь нет! Вся обжорка в юшке! Замочили его! И жрачку потырили!
— Жаль, хороший парень был — всегда фарш по реальной цене принимал. Не жмотился, как барыги из пельменной!
— Кстати! Может нам и пельменную навестить, под шумок? Лавэ поднимем! Реально!
— Не мельтеши, Васютка! Сначала нашего жмура подберем, сдадим на потроха, подобьем бабки, а потом и в пельменную завалимся.
— Возьмут ведь кассу без нас! Возьмут, сволочи, как пить дать!
— Да откуда там касса? С тех пор, как девка в пельмене головку от хера нашла, туда не ходит никто — пусто. Даже бомжи жрать боятся. Ни копья там нет.
Васютка осклабился.
— Моя работа! Мясорубка не фурычила — пришлось всех жмуров тупым ножиком кромсать. Кайфанул, твою мать!
— И нож тупой, и ты тупой, Васютка! У нее же вилка из розетки вырубилась! Прешься по проводам, под копыта не смотришь!
Ерёмка покрутил пальцем у виска, а потом резко ткнул им в сторону метро.
— Вон он, наш жмур! На перилах лежит, как раз у самого входа! Наркот, что-ли?.. Тогда не берем — они ядовитые! Облом!
Васютка присмотрелся.
— Да нет, бабуля это! Хилая, легкая. С ней до фургона в момент добежим. Но как ее с перил сдернуть? Я в толпу не полезу — разберут на запчасти!
Ерёмка зажал пальцем ноздрю, и, издав звук самолетной турбины, украсил зеленой соплей залепленный жевательной резинкой асфальт.
— Тут мозговать надо… Или порожняком на базу?
— А если мусорами прикинемся? Реально!
Ерёмка пристально вгляделся в бородатую физиономию Васютки.
— Рожа у тебя, конечно, мусорская. Не спорю. Но где же ты их шмотки возьмешь? Или в санитарской форме побежишь порядок наводить? Впрочем, тебе даже в клифте с лычками ребра покоцают — при таких раскладах мусора не котируются…
Васютка огляделся по сторонам и заметил над головой свежеприклеенный портрет нового президента.
— Ну-ка, Ерёмка, повернись в профиль!
— Чё?!
— Зашибись! — заключил Васютка осмотрев его голову со всех сторон. — Вы с Гайкиным — два сапога пара и оба на одну ногу! Мать родная не различит! Если твою рожу побрить…
— И чё?
— Будешь президентом нашей эрефии! Вылитым!
— Да ты чё?! Нахрена оно мне надо, в натуре! Я же не фуфлогон!
— Только на пять минут! И считай, что бабуля уже в фургоне!
— А если не проканает?
— Быть того не может! Наш народ начальничков обожает — наперегонки побегут твою жопу вылизывать! Да ты кругом посмотри — всюду твои рожи понаклеены!
Ерёмка осмотрелся. В глаза полезли плакатики, плакаты и плакатища, на которых кто-то, поразительно похожий на него самого, любезно приглашал на голосование.
— Никогда в его рыло не всматривался…
— Дерзай, Ерёмка! Настал твой звездный час!
Они вернулись к «труповозке». Ерёмка сбрил бороду тупым станком, посматривая в зеркальце заднего вида, а потом потребовал:
— Слышь, водила! Дай-ка я твой лепенёк прикину!
— Ты чего? Он же тебе и на нос не налезет! Мне его теща на свадьбу подарила. Из Кудрово привезла. Дорог как память!
— Отдам, Вялый, не ссы! С меня стакан причитается! Беленькой!
— Поллитровку! Не забудешь?
Водитель труповозки снял пиджак и передал его Ерёме. Тот кое-как натянул его, посетовав, что он не сходится на животе, сплюнул, и направился к метро, то и дело одергивая куцые полы, из-под которых выпирали мощные ягодицы.
«Дорогие россияне!» — начал Васютка, обращаясь к плотно утрамбованной вопящей толпе у входа в метро. «Сейчас перед вами выступит ваш любимый президент Лев Зурабович Гайкин!» Лица повернулись в их сторону. Ерёмка выпятил вперед живот и залыбился, выставив весь кариес на всеобщее обозрение. Кто-то крикнул: «Сволочь! Мы же из-за тебя сейчас под ракетами сдохнем!» И подхватили: «Язык ему оторвать, да в жопу засунуть!» И еще: «Держите этого мудака!» Толпа резко отвернулась от заветного входа в убежище и рванула к Ерёме. «Нет! Нельзя! Стойте! Мы пошутили! Я не президент!» — кричал он, но его надорванный басок утопал в топоте ног и гневных выкриках.
* * *
Она отставила фарфоровую чашечку, раздвинула просвет в жалюзи двумя пальчиками, заглянула.
— Ты только посмотри! Опять эти гопники у метро революцию устраивают!.. Бабку прибили какую-то… тащат куда-то… А народ на себе шмотки рвет — от радости уссывается!
Он выключил бритву. Усмехнулся. Закурил. Пожал плечами. Ответил:
— Дерьмократы… Всё мечутся, правду ищут… Из огня, да в полымя… Осточертели!
— Лучше бы по утрам душ принимали! Воняют все, как сволочи. Деваться от них некуда…
— А ты почаще принюхивайся. Привыкнешь. После и сама пованивать начнешь. И в конце-концов в политику залезешь… Там тебя и слопают, сладенькую… Ам!
Он укусил воздух над ее золотистыми локонами, спадающими на ушко, пронзенное бриллиантовой каплей.
* * *
Только через два квартала Ерёме удалось оторваться от разъяренной толпы, нырнув в подворотню. «Ты чего по головам ходишь, придурок?» — вдруг услышал он откуда-то снизу. Из люка в асфальте выглянула голова с разноцветным ирокезом. Рядом с ней появилась вторая, в очках. «Мужики, пустите! Спиртяги дам! Канистру полную! Вечером!» — Ерёмка опустился на колени перед люком. «Вот вечером и приходи!» — по-хозяйски ответил «пункер» и уже хотел закрыть крышку, но Ерема добавил: «И мяса свежего, вырезки, килограмма четыре!» И тогда услышал желаемое: «Залезай!»
* * *
Водитель «труповозки», в ожидании санитаров выкуривший уже полпачки «Примы», принялся распечатывать следующую, как вдруг, откуда-то со стороны моста через Оккервиль, послышались истошные вопли: «Вялый! Вялый, твою мать! Сюда иди!»
Вялый подбежал к мосту и увидел: под ним, по колени в воде, стоял промокший до макушки Васютка, а на его плече лежал женский труп.
— Помоги на берег вылезти! Скользко! — голос Васюты дрожал от озноба.
— Вначале жмура!
— Еще чего! Обоих тащи! Этот жмур — на троих!
Вялый сбегал за тросом, обмотался, пришпандорил его другим концом к прибрежному деревцу, и, меся ногами скользкую глину, спустился к речке.
* * *
Голый Васютка, обмотанный вокруг бедер махровым полотенцем, держал санитарские штаны за брючины, а Вялый — за пояс. Они, подняв штаны над головами, вращались в разные стороны — отжимали. Вдруг из-за поворота показался панк. Он был хорошо упитанным, и это никак не вязалось с его ярко-зеленым ирокезом. (Обычно в этих краях обитали панки легче его раза в два.) Он был увешан цепями. Из-под лохмотьев кожаной куртки выглядывали татуировки. В одной руке он держал обломок водопроводной трубы, а в другой — широкий бумажный рулон. Он хрипел: «She's got it, yeah baby she's got it!»
Вялый отпустил штаны и вытащил из-под сиденья «труповозки» монтировку.
— Не ссы, Вялый! Это я, Ерёмка! — крикнул панк.
— А чего ты так вырядился? Не в падлу?
— Чтобы вместо президента не пригандошили!
Ерёмка подошел к «труповозке», развернул бумажный рулон и, глядя на него, расплылся в гнилозубой улыбке:
— Вот это баба была! С широкой русской душой! Эх, не жил я тогда в Гааге!
С плаката загадочно улыбалась синеглазая Mariska Verez. Изо рта Ерёмы разило чистящим средством «Золушка».
— А когда ты в ней жил? — спросил Вялый.
— Никогда. И теперь очень сожалею об этом!
— Предатель! Тебе что, насрать на нашу великую родину? — спросил Васютка.
— И на вашу дерьмовую родину мне насрать, и на вашего дерьмового президента!
Вялый и Васютка застыли, уставившись на плакат.
— Да, Ерёмка, сильно тебя жизнь поломала, за этот час! — сказал Вялый.
* * *
После того как Гайкин просмотрел все записи сделанные у метро «Проспект Большевиков», на которых безумная толпа штурмовала двери станции, он вернулся к кадру, который показался ему очень странным: на перилах лежало неподвижное тело пожилой женщины; когда толпа ненадолго отхлынула, к ней подбежал бородатый битюг в форме санитара и хлопнул ее по заднице; женщина очнулась, подняла голову, попыталась позвать на помощь, но тут же получила удар в челюсть и вновь потеряла сознание; бородач взвалил ее на плечи и припустил бегом в сторону набережной Оккревиля.
Гайкин набрал номер спецслужбы: «Там, у метро, перед входом, на поручне, лежала бабка… Заметил, да?.. Кто она?.. Уборщица?.. Прекрасно! Наш человек?.. Точно?.. Агент „Родинка”?.. А где она сейчас?.. Не вышла на связь?.. Срочно найти! Живую или мертвую!»
Он отложил смартфон, подбросил поленьев в камин и вернулся к сигаре. По окладам икон опять резво забегали огоньки. Он по-свойски подмигнул им, и ему показалось, что одна из икон ответила ему тем же.
Гайкин ликовал: «Вот она, моя победа на выборах! Такую наживку проглотит любая уборщица! Я подам им на завтрак лозунг: „Блюстительницы отечественной чистоты обрушивают замыслы иноземных террористов и провокаторов!” И эта хитрая вездесущая каста будет благотворить меня и переизбирать аж до второго пришествия!»
Он набрал номер Галдяшкина, телеведущего главного партийного телеканала: «Привет, гавнюченыш! Скажи-ка мне, кто в нашем царстве-государстве самый-самый главный? Нет, не я! Нет, не Пиньцзинь! Пошла третья попытка! Ну, рожай! Не знаешь?! А нахрена тогда лезешь в руководство телеканалом?! Ладно, расслабься! Я сегодня добрый! Уборщица — самый главный человек в ССССР! Не понимаешь?! А ты не понимай, а действуй! Это приказ!»
У обшарпанных дверей морга стояла густая очередь. От нее откололся брюхатый амбал с рыжей бородой. Он проворно подбежал к труповозке, сунул голову в кабину и крикнул санитарам: «Кого привезли? Мужика? Бабу? За худую бабу больше двадцати баксов не дам!» Из очереди подскочил еще один, заглянул в фургон. «Старушка это! Чмошная! Нахрена она нам нужна?» — спросил он рыжебородого. «Ничего, на шаверму пойдет, как миленькая!» — ответил тот. Санитары переглянулись, и Ерёмка отрезал: «Ладно, берите за десятку! Базарить некогда!» Труп на носилках заерзал, а потом сел и сказал: «Мужики, вы что, офигели?! Меня на шаверму?! За десятку?!»
Очередь разлетелась в разные стороны перепуганными воробьями. Вялый обмяк и уронил голову на руль. Санитары выскочили из труповозки, спрятались за дверьми морга и закрылись на тяжелый засов. Ерёмка уперся в двери мясистой спиной.
— Охеренно! Ну и бабуля!
— Зомбарь, что-ли? Настоящий?! — удивился Васютка.
— Он самый! Вовремя мы сдристнули! Схавал бы он наши мозги, как кот сметану!
— А тебе, Ерёмка, что бояться? У тебя этот орган отсутствует!
— Ты сейчас вообще без башки останешься, придурок! — и Ерёмка наградил беззаботный дружеский лоб звонким щелбаном.
— Я же полчаса по Оккервилю перся, с этим зомбарем на плечах! — очнулся Васютка. — Нифига себе прогулочка!
И тут Ерёму прорвало. Смеялся он так, что тряслась входная дверь, а длинный коридор морга отвечал гулким эхом.
— Да, Васютка, такой фарт у человека раз в жизни бывает! — сказал он, когда перестал смеяться и вытер рукавом слезы. — Выходит, это у тебя мозгов нет! И не было никогда, если даже зомбарь на них не позарился!
Васютка тряхнул головой и прислушался, надеясь уловить хоть какой-нибудь звук, свидетельствующий о наличии мозга. Ничего не услышав, он горько вздохнул и пожал плечами.
* * *
Потасканный сотовый Матвеевны раскалывался от вызовов с телевидения. Все редакторы спешили обойти друг друга и сулили ей немыслимые деньги, приглашая на свои передачи. Самое дорогое время отводилось для эфира с ее участием. Все «звезды» ССССР стремились попасть на эти встречи. Певец Кирилл Херхоров уже говорил с ней несколько раз и даже охрип от нервного напряжения. Матвеевна поняла, что этот стервец намерен разыграть перед ней амурную сцену, чтобы добиться от нее взаимности, и попыталась погасить его намерения сразу же, заявив, что еще с детского сада является активной лесбиянкой. Не тут то было! Херхоров заверил ее, что в душе он тоже женщина — несчастная и одинокая, жаждущая сестринской любви и дружеского участия, а мужское тело досталось ему по пустячной ошибке на небесах. И Матвеевне пришлось согласиться на ужин с ним, в самом дорогом «партийном» ресторане. (В единственном ресторане столичного Ленинграда.)
Всю ночь она не могла сомкнуть глаз и под утро набрала номер Херхорова, чтобы узнать какого размера дилдо он предпочитает. И только после того, как выведала у обрадованного ухажера заветную цифру (вполне подходящую африканской слонихе), она провалилась в сон.
* * *
Продавец секс-шопа уткнулся в смартфон — в шахматы. В зале никого не было и можно было насладиться уединением с любимым шахматным движком — «Stockfish-999». Выше первого уровня сложности подняться было невозможно — не хватало знаний теории, дисциплины мышления, опыта… Вдруг дверь в магазин распахнулась и на пороге появилась напрочь пригламуренная бабуля. Она была в розовом: брюки клеш, френч, шляпка. И в фиолетовом: туфли на платформе, сорочка. А ее вихрастая седина отливала лиловым.
Бабуля вышла на середину зала, подбоченилась и громогласно изрекла:
— Кошмар!!
— Извините! Вы не ошиблись магазином?
— Да, я ошиблась! Мне нужен магазин для настоящих женщин! А у вас — террариум для хомячков!!
Она широким жестом указала на полки.
— У вас есть что-нибудь помощнее этих поросячих хвостиков? Мне нужен настоящий дилдо, а не эти пэтэушные щекоталки!!
Продавец чуть не выронил из рук смартфон.
— Помощнее есть, но их редко берут, поэтому мы на витрины не выставляем…
— Так чего же вы ждете?! Несите скорее! Вдохните в меня жизнь! Сегодня я открыта для новых ощущений!
Продавец пошарил под прилавком и достал разноцветную коробку с яркой надписью: «Dildo Kenguru».
— Пожалуйста! Точная имитация полового органа кенгуру!
— Вы надо мной издеваетесь, молодой человек? Вы думаете, я пэтэушница? Подобные пустяки — в далеком прошлом. Мне нужен новый рывок, старт в неизведанное!
Продавец достал еще одну коробку.
— Тогда вот это. К сожалению, ни чего большего предложить не могу.
— Мустанг? Хм! Пожалуй мне подойдет. Но постарайтесь обновить ассортимент — я через недельку снова наведаюсь. Подумайте, чем меня можно удивить!
Продавец промокнул капли пота на лбу рукавом джемпера и назвал цену.
* * *
Пожилой вахтер телецентра с удивлением смотрел в сумочку Матвеевны, не в силах принять решение, пропускать ее в студию или нет — в вечерней передаче, в прямом эфире, должны участвовать разнокалиберные «звезды» и даже президент Гайкин! Но то, что лежало в ее сумочке… Насчет частей тел животных никаких распоряжений у него не было!
Бабуля пришла ему на помощь и разрядила ситуацию:
— После эфира, мы с Херхоровым идем в ресторан. У этого шалуна необычные вкусы! — знаменитая на всю страну бабуля широко улыбнулась и пикантно подмигнула.
— Ну, раз так, тогда проходите! — вахтер нажал на кнопочку, и стрелочка на вертушке засветилась зеленым.
На диванчике, в центре телестудии, рядом с Матвеевной усадили взволнованного Херхорова, сонного министра обороны Шойкина и ближневосточного эксперта-политолога Блюмкина. Чуть поодаль восседал патриарх Филипп. «Похоже, здесь не только я из деревни», — подумала Матвеевна, оглядевшись. Телеведущий Галдяшкин суетливо бегал по студии, подпрыгивал, приседал и чесался, пытаясь войти в образ альфа-самца, которому предстоит гипнотизировать своих человекообразных сородичей. Херхоров лез с пошлейшими комплиментами. Блюмкин что-то быстро шептал на ухо министру Шойкину, а тот согласно покачивал головой и одергивал китель, пытаясь придать полосатому бантику в петличке наиболее патриотическое положение. Патриарх Филипп мирно дремал, сложив руки на гениталиях.
И вот, ряженый во все красное, «русский хор», слегка картавя, затянул «Дубинушку»:
«Много песен слыхал я в родной
стороне;
В них про радость, про горе
мне пели,
Но из песен одна в память
врезалась мне —
Это песня рабочей
артели…»
Галдяшкин объявил: «Президент Свежего Союза Советских Социалистических Республик Лев Зурабович Гайкин!» Вся аудитория встала, зааплодировала… и только Матвеевна осталась сидеть, замерев от испуга, в панике уставившись на вошедшего.
Как это было принято в торжественных случаях, суровый «маоцзедуновский» френч президента был украшен тремя пышными бантами из «колорадской» ленты: два вздымались по обеим сторонам груди, а третий — на животе.
Гайкин вальяжно расположился в кресле напротив диванчика и стал рассматривать свои ногти. И Матвеевна не выдержала — выхватила из сумочки орган мустанга и принялась охаживать им важную персону. Она кричала: «Это не президент! Это санитар из морга! Они людским мясом торгуют, сволочи! Хотели меня на беляши пустить!»
Била бабуля точно по головам — хлестко и наотмашь. Получили жеребятины все, кто оказался рядом. Только Галдяшкин успел спрятаться в гримерке и отделался лишь приступом энуреза.
После того, как потрепанный Шойкин поднял с пола студии побитого Гайкина, тот перевел дух и подумал: «Плевать! С уборщицами не вышло — примусь за академиков!»
29 апреля 2017 г.