Комиссар Решёткин сидел под кустом, со спущенными штанами, и любовался свежесорванным листом лопуха. «Никакой цивилизации не нужно, когда под рукой мать-природа! Разве понимают это кровные враги на Западе?! Могут ли эти нелюди жить простой и естественной русской жизнью?! Например, такой как здесь, в Затупино… Благодать!»
Перед носом прожужжала толстобрюхая зеленая муха. Решёткин махнул ей вдогонку лопухом. «Мух развелось, словно комиссаров! Власть выдает мандаты всем подряд… В стране разруха, заводы стоят, на полях пусто, в амбарах насрано… Любой гад за жратву убивать готов! А оружия на всех наших не хватает; приговоры на местах приходится по старинке исполнять — веревкой! Ну разве так справится государство со всеми изменниками и шпионами?!»
Решёткин тяжко вздохнул и использовал лист лопуха по назначению.
* * *
Гребёнкина, бригадир колхоза «Заветы Глебыча», свернула в трубочку журнал «Передовое кролиководство», чтобы прихлопнуть сытую крупную муху, вальяжно прогуливающуюся по кумачовому столу президиума, но потом улыбнулась кроличьей мордочке, приветливо сияющей на глянцевой обложке, и передумала; достала из ящика стола тощую позапрошлогоднюю «Сельскую жизнь», с печальным свиным рылом на пожелтевшей первой странице.
Председатель колхоза, Захар Залепин, сидевший рядом, в самом центре ярко освещенного стола, на клубной сцене, вынул из потертого портфеля увесистую «Литературную газету», передал ей, незаметно для собравшихся в зале, и добавил шепотом: «Возьми, Маня, мою «литературку» — той дохлятиной вовек не управишься!»
Гребёнкина прицелилась, зажмурив один глаз, и ловко шлепнула по мухе (как раз в тот момент, когда Залепин громко откашливался, собираясь объявить о повестке). Зеленые мушиные останки прилипли к портрету чествуемой в газете юбилярши — революционной поэтессы Алины Петухловской.
— Товарищи колхозники, сегодня перед нами выступит важный столичный гость, заместитель товарища Подвального по сельскохозяйственным вопросам, товарищ Голодайлов. Прошу вас на трибуну, Тимур Адихмантьевич!
Глядя на лицо и фигуру московского оратора впервые, вряд ли можно было догадаться о его фамилии, — было похоже, что где-то в его боку прячется ниппель, и над ним хорошо потрудились с велонасосом.
— Мне ли напоминать, друзья мои, как тяжело вам далось восстановление колхозной экономики, и как голод был преодолен успешным разведением мясного кроля? Долго ли измученные кризисом петербуржцы смогли бы протянуть на одном картофеле? Именно кролю «Заветы Глебыча» обязан своим попаданием, сначала в лучшие колхозы Ленобласти, а потом и в передовики всего Северо-Запада!
Конец фразы захлестнули бурные и продолжительные аплодисменты, временами переходящие в овации. Голодайлов выждал, пока они немного утихнут и поднял правую руку, требуя тишины.
— Однако теперь, после того, как обстановка с продовольствием, в этом регионе, более-менее стабилизировалась, столичными экспертами было принято решение продолжить развитие вашего хозяйства и вывести его на высочайший экономический уровень. Для этого, руководство страны предлагает вам новую стратегию: широкомасштабное разведение дефицитнейших мини-пигов!
Залепин и Гребёнкина растерянно переглянулись. В зале — подвальная тишина.
— Стране нужна валюта, товарищи! А кто как не модные на Западе мини-пиги смогут принести ее нам?
Гребёнкина прошептала Залепину:
— Опять голодать будем, дядя Захар! Ни цента, ни копеечки от них за скотину не получим! На этот раз не выживем — картофель который год уже не сажаем…
— Не боись, Маня, что-нибудь придумаем! Отмажемся от этих свиней!
Дверь в зал тихонько приоткрылась, через щель незаметно продавился комиссар Решёткин и занял пустое место в заднем ряду. Прислушался. Пригляделся к трибуне. Нащупал в кармане моток веревки.
— Дядя Захар, можно я в прениях выступлю? — прошептала Гребёнкина, теребя кончик пышной каштановой косы — объекта жгучей зависти всех местных колхозниц и окрестных селянок. — Ну пожалуйста!
— Сиди, Маня, на попе ровно! И не нукай! Против этого козла дернешься — пропадешь не за хрен собачий: сразу кляузу на тебя накатает и лично в руки — Лёхе Подвальному.
— Он же президент теперь, должен понимать, что в стране творится!
— Политика, Маня, дело тёмное… Молчи пока!
«Не зря я сюда из райцентра приехал! Без добычи не останусь: чувствую, кого здесь вязать буду!» — понял комиссар Решёткин и пересел поближе к сцене, к президиуму.
«Без боя меня не возьмут!» — решила Гребёнкина, достала потихоньку из ящика стола ржавый разводной ключ и обернула его в «Передовое кролиководство».
* * *
— Шопен, ты поперечную балку притащил? — крикнул Рыжий своему напарнику, красноносому колхозному шабашнику, увенчанному пилоткой, сложенной из газеты «Правда».
— Ты же перекладину просил, а не поперечную!
— Если к окончанию собрания в клубе дыбу на площади не поставим, сами на ней окажемся! Решёткина я знаю: резину тянуть не станет!
— Вместо балки, перекладину приколотим! У нас в колхозе худые все — авось она выдержит.
— Пробухал, балку-то? — хитро прищурился Рыжий и затянулся зловонной самокруткой.
— Я и тебе принес, брателло! Что я черт, что-ли?
Шопен вынул из-за пазухи початую литровку самогона и протянул Рыжему.
* * *
— Предлагаю открыть прения по текущему вопросу! — сказал председатель, и, незаметно для зала, показал Гребёнкиной кулак — приказ молчать.
— Дозвольте мне, Захар Матвеич! — раздалось в первых рядах.
— Пожалуйста! Товарищи, слово предоставляется бригадиру мехообработчиков, Загогулькину Макару Степановичу. Прошу его на трибуну!
На сцену поднялся пожилой колхозник, одетый, как и все на селе, в серую ватную униформу, но с аккуратными кожаными заплатками.
— Это что же получается, товарищи дорогие: теперь всё наше Затупино по миру пойдет?! И скорняжные мастерские мандой накроются, и консервный цех встанет! Только потому, что петушарам в Большой деревне валюта понадобилась! Дачи в Италии покупать больше не на что?! Не берут наши рублишки, итальянцы-то?!
— Спасибо, Макар Степанович! — оборвал председатель оратора. — Ваша позиция ясна. Возвращайтесь на место.
— Теперь я скажу! Не могу молчать! — распахнула телогрейку Гребёнкина, моментально приковав все взгляды к высокой груди, обтянутой ярко-фиолетовым китайским трикотажем и украшенной пурпурным силуэтом вислоухой кроличьей головки — наградным знаком «Почетный кроликовод Ленобласти».
Председатель звонко постучал карандашиком по графину с водой.
— Бригадир кролиководов Гребёнкина пока слово не имеет! Мы еще не выслушали начальника транспортного цеха…
— В запое он! На сеновале дрыхнет! — крикнули в глубине зала. — Авось к завтрему оклемается!
— В таком случае, прошу считать прения закрытыми! — объявил председатель и добавил вполголоса, обращаясь к Гребёнкиной: — Возражения не принимаются!
На сцену вышел комиссар Решёткин, остановился на краю, между президиумом и трибуной.
— Многие из вас меня знают — революцию вместе делали. Воевали локоть к локтю, за Прекрасную Россию Будущего. Так что показывать вам свой мандат я не стану. Скажу, что действовать буду, как всегда, по наказам нашего Глебыча и по велению революционной совести!
Решёткин внимательно оглядел лица всех сидевших в президиуме: Залепина, Гребёнкиной, Голодайлова…
Мария поправила на лбу непослушную челочку и опять принялась за кончик косы. Захар Матвеич заглянул в пустой спичечный коробок на папиросной пачке и огорчился, нахмурился.
— Гражданин Голодайлов! Вам придется пройти со мной, к месту вашей экзекуции! — потребовал комиссар.
— Вы не имеете права! Произошла чудовищная ошибка! — завизжал арестованный. — Узнают в Кремле — всех в бараний рог скрутят!! Позвоните товарищу Подвальному!!!
— Мандат мой особый, и приговор обжалованию не подлежит! Прошу вас на выход!
* * *
Голодайлов не провисел и минуты — сломалась дыба; вынул голову из петли, стал подниматься на ноги…
Рыжий повернулся к Шопену и отвесил ему звонкую затрещину. Газетная пилотка слетела, и ликующий президентский оскал на передовице был поглощен молодящейся площадной лужей.
Гребёнкина подскочила к московскому вельможе и долбанула его журналом в висок:
— Вот тебе, старый боров! Привет от зайчиков!
Голодайлов обмяк и больше не двигался.
13 апреля 2022 г.