Сивое утро голодной навозной мухой вползло в комнату из оконной щели. Она тяжело взлетела с подоконника и, без лишних пируэтов в воздухе, опустилась на кровать, где лежали двое — отец и сын.
Отец лежал на боку, лицом к стене, уткнувшись носом в отсыревшие цветастые обои. Сын — на спине, спрятав голову между двух подушек. Оба одеты не по домашнему, в обуви. Свитер и футболка малыша были задраны до груди. Муха прыгнула к нему на живот и, немного потоптавшись, уселась умываться.
В изголовье кровати, на тумбочке, продолжал цокать никелированный будильник, но отец и сын были уже вне времени, вне мучительно-неуютного, охваченного яростной злобой пространства.
Однажды, под завесой густого утреннего тумана, они впустили в свой дом чудовище и доверили ему свои жизни, но потеряли и дом, и самое драгоценное что у них было — робкую надежду на счастливое будущее.
Не телепаутина сотканная хитрыми нелюдями, имитирующими человеческую речь, не порабощающие иллюзии пророчествующих интернет-импотентов висели на их ногах неподъемными гирями, не давая сбежать из этого злокозненного, проклятого уголка подальше — их души были полны любви, и были счастливы так, что не смогли разглядеть за ее пламенем безграничную подлость тех, кто говорил с ними на одном языке.
Они жили в своем громадном и прекрасном мире, не подозревая, что когда-нибудь, незаметно, к их ногам подползет грязная и ядовитая родина, увешанная мрачными могильными крестами, обвитая ядовитыми полосатыми лентами.
* * *
Старое деревянное крыльцо приятно поскрипывало под ногами, пружинило, попахивало свежей ночной сыростью. Отшлифованное многими поколениями жильцов, отмытое холодными всеволожскими дождями до бела, оно было глаже любой новомодной плитки, гораздо приятнее для босых ступней. Половицы в этом уютном домишке, в сыроватых крохотных комнатках, были того же векового возраста, так же мелодично скрипели, но были покрыты несколькими слоями нитроэмали и неприятно холодили кожу.
Новый хозяин предпочитал ходить босиком. Это расслабляло нервы и напоминало ему о том, что свободен — не на нервотрёпной работе, в опостылевших классических туфлях. Они, когда новые, даже если пошиты самым лучшим московским мастером, порой ломят ноги так, как будто были куплены за бесценок на мрачном перроне какого-нибудь Калоедска.
Во всей силе эта ломота появилась недавно — за неделю до вынужденного ухода в отставку. Рассиживаться подолгу на работе уже не получалось — те, с кем раньше можно было неспешно выпить по чашечке кофе или по рюмке коллекционного виски, словно предчувствуя его скорую отставку, быстро разбежались по своим углам, как тараканы при включении света. Но ему самому отставка неожиданной не показалась. Этот прохладный ветерок давно кружил где-то над головой.
Уже лет пять куда-то все неслось, катилось, волоклось, громыхало... А он еле плыл по течению, с трудом удерживая отяжелевшую голову над черной водой. И в постели, перед тем, как скрыться в этой черной воде до утра, опуститься на самое дно забвения, он включал планшет, стараясь не потревожить спящую жену, и привычно, но с неизменным наслаждением, выбирал в магазинах кроссовки, предвкушая бодрость в ногах и неспешную загородную прогулку. Но никто не хотел торговать со страной-изгоем, и ночные поиски затягивались. Иногда только под утро удавалось выбрать нечто подходящее и заказать товар на чужое имя. А после, на работе, клонило ко сну так, что глаза закрывались сами собой, при любых, даже совсем не располагающих к тому обстоятельствах.
Он с наслаждением выпустил скопившиеся за ночь газы и блаженно улыбнулся — разве мог он позволить себе это раньше? Но теперь, ни телекамер, ни референтов, ни охраны нет! Смылся! Послал всех на три российских буквы.
Он приспустил спортивные брюки и помочился с крыльца на куст крапивы. Свобода!
Между крыльцом и стенкой дома чернела щель. Он заглянул в нее из любопытства и увидел ярко-красный поплавок. Сунул руку в прохладный тайник, обвитый паутинкой, и вытащил тоненькую бамбуковую удочку. «Мальчишка спрятал, разбойник!» Лицо его погрустнело. «Жаль его все-таки!.. А впрочем, кого жалеть? Вырос бы таким же нищим неучем как его отец. Яблочко от яблони!.. Какой толк от этого сброда нашему государству?»
Он, покопавшись в рюкзаке, выбрал среди нескольких пар кроссовок те, что поярче, надел их и уже хотел сойти с крыльца на тропинку, чтобы поесть в огороде малины, но услышал промелькнувший где-то высоко над головой ясный женский голос: «Без бога ни до порога!» Он благоговейно прикрыл глаза и послушно перекрестился.
А когда их открыл, то увидел перед собой пожилую женщину в очках с толстыми стеклами. Он испуганно подумал: «Пенсионерка! Пришла, падла, денег просить! Ни копейки не дам!» Она держала в руках тарелку на которой лежали аппетитно пахнущие, румяные, присыпанные маком крендельки.
— Здравствуйте! А вы кто будете? — спросила она.
— Как это — кто? Живу я здесь. Хозяин.
— С каких это пор?
— Со вчерашнего дня. Точнее, с вечера. А вы кто?
— Лидия Матвеевна Колыванова, соседка. А вы?
— Анатолий Дмитриевич… То есть Дмитрий Анатольевич… В смысле, Виталий Витальевич… Тропкин.
— А Журавлевы где?
— Уехали. Ночью, на такси. Или на попутке. Нет их больше здесь. Нет. И не ждите.
— Странно как! Еще вчера вечером, они никуда не собирались...
— Они на Украину смылись, поэтому не сказали ничего.
— А Надежда, как же она?
— И она тоже. Вместе с ними. Заодно.
— Но ведь она в больнице, у нее нога сломана!
— Значит она в гипсе смылась! Между прочим, сегодня утром, вашего соседа должны были арестовать. За шпионаж! Скоро сюда автозак приедет, за ним! А он, подлец, сбежал вместе с семьей! К врагам! Понимаете вы это или нет?.. Наивнейший человек этот Журавлев! Ничего, наши ребята его и в центре Киева мочканут!
— Какой еще шпионаж?! Он же грузчиком на оконном заводе работал! Вы что?!
— Может быть, в какие-нибудь не те окна посмотрел... Мне почем знать? Я там со свечкой не стоял, слава тебе господи! — он перекрестился. — У меня и своих дел полно.
Она приподняла очки, вгляделась в его лицо.
— Как же вы на президента бывшего, на Тупина Василия Васильевича похожи! Вы с ним, часом, не родственники?
— Не знаю. Может седьмая вода на киселе. А это у вас что, печеньки?
— Утром для Коленьки испекла, для маленького. Он любит. Все просил: «Баба Лида, когда же ты своих вкусняшек-завитушек похрустеть принесешь?» Угощайтесь, пожалуйста.
Он взял один кренделек, сунул его в карман ковбойки.
— Спасибо. Всего вам доброго! Будьте здоровы! Теперь это главное. Счастья вам! Достатка! Нерушимого мира и чистого неба над головой!
— Вы на рыбалку? — она как-то странно посмотрела на удочку в его руке.
— Не на охоту же! Вы берегите себя, пожалуйста! Держитесь! До свидания!
Нижняя ступенька скрипнула, он сошел на тропку, поросшую подорожником, и энергичной, слегка подпрыгивающей походкой направился вдоль огорода вниз, к берегу Невы.
Она покрутила пальцем у виска.
— И вам не болеть! И рыбки побольше наловить…
* * *
«Ну вот, наконец-то! Мимо такого райского местечка пройти грех!» — подумал Иван и пробрался по лопухам в тенистые заросли борщевика. Он перекрестился, спустил штаны, присел и принялся старательно удобрять почву. Дело шло на лад, и настроение Ивана приподнималось с каждым оставленным на земле граммом.
Прямо перед ним, вдоль берега усыпанного битым красным кирпичом, прокатывалась, поблескивая в летних лучах, Нева.
«Эх, закурить бы!» — Иван пошарил «на всякий случай» в карманах рубашки, джинсовой куртки. — «Хотя бы одна штука нашлась! Тогда — полный ништяк!»
Вдруг к реке спустился какой-то лысеватый мужчина с удочкой, подошел к мосткам, громко выпустил газы, и стал неторопливо чесать в заду.
«На ловца и зверь бежит!» — подумал Иван. — «У этого жопочёса точно курить есть! Надо стрельнуть!» Иван напрягся и неожиданно произвел звук от которого рыбак вздрогнул, внимательно оглядел берег и трижды перекрестился. «Наверное подумал, что эхо!» — улыбнулся Иван.
Мужчина на мостках тупо оглядел свою удочку, бросил ее, а сам снял кроссовки, уселся спиной к берегу и опустил ноги в воду.
«Да я здесь не только куревом разживусь!» — оживился Иван, подтерся лопухом и натянул штаны. Восхищаясь собственной ловкостью, он прокрался по берегу к мосткам, схватил кроссовки и бегом вернулся под борщевик.
Минут через пять не выдержал Иван, выскочил из зарослей борщевика, крикнул: «Закурить не найдется?!» — и, не дожидаясь ответа, быстро подошел к мосткам. Мужчина кивнул, протянул ему раскрытую пачку, щелкнул по донышку, и в пальцах Ивана, привычных к «Беломору», оказалась ароматная заграничная сигарета.
Все в ней выдавало принадлежность к другой цивилизации: и тончайшая бумага красивого оттенка, и густые волокна солидного фильтра, обведенного чуть заметным красным ободком, и приятный запах дорогого табака, ощутимый на расстоянии вытянутой руки. Иван заметил на пачке извивающуюся незнакомую надпись «Dimitrino Botschafter».
«Нет, возьми другую!» — сказал рыбак, присмотревшись к сигаретному фильтру, и выщелкнул из пачки еще одну. Поменялись. Новая сигарета оказалась без красного ободка.
«Такое курево в наших ларьках не продают! А на фарцовщика этот крендель не похож — шмотки не те! Не китайские! И на удочке вместо лески — веревка! И скрепка канцелярская вместо крючка! Значит, шпион!» — смекнул Иван и стал прикидывать как бы этого «рыбака» повязать половчее. «Орден — не орден, а пару отгулов за него заработаю!» Он нащупал под курткой дембельский ремень и незаметно расстегнул пряжку.
— Как клев сегодня, батя? Плотва идет или окунь?
— Да я пока не закидывал. Жду когда ноги отпустит. Прихватило.
— Еще бы не прихватило! Босиком по здешним булыганам топать! Тут и в кирзачах спотыкаешься!
— Босиком? — рыбак огляделся, видимо отыскивая взглядом свои кроссовки, но потом пожал плечами и вытащил из рюкзачка такую же пару, но не с красными, а с оранжевыми полосками.
«Точно шпион!» — убедился в своих подозрениях Иван, оглушил противника ударом кулака и связал ему руки.
* * *
Между ними, на мостках, в лучах невского заката, отдыхала початая пивная «полторашка». Они крепко поцеловались и Иван нежно приобнял нового друга за талию.
— Хороший ты мужик, Вовчик! Хочешь, я тебя на солидное место устрою — к нам в ресторан? Вся жратва — на халяву!
— Я же не повар, Ванёк! Я же по военной части специалист…
— Там и нужен по военной — за безопасностью следить. Швейцар нужен. Форму бесплатно выдают, почти генеральскую. И туфли новые, офицерские. Представляешь? Фуражка будет с золотой кокардой!
— С золотой? — Вовчик ухмыльнулся. — Ладно, я прикину.
— А чего прикидывать? Хрен к носу? Тебя же мне бог послал! Только я почувствовал: «Помру, если не закурю!» И тут ты появляешься! Красава!
— Пойду швейцаром, Ваня, если ты мне в одном деле пособишь, в добром.
— Отчего же не помочь хорошему человеку? Говори, что за дело. Можешь положиться на меня — никогда не подведу.
— Дело пустяшное. Я, соседке моей, Матвеевне, два мешка сахара подарить хочу. Довезти — довезу, а вот выгрузить не получится. Поясницу ломит — спасу нет! Видать, застудил. Ни хрена не помогает! Я уже ее и щенячьим жиром мазал, и бальзамом «Звездочка»…
— Да я одной рукой твои мешки разгружу, что за вопрос?
— Понимаешь, я хочу их разгрузить незаметно, ночью, и в ее подвал положить. Сюрприз сделать. Не люблю я прилюдно добро творить. Грех это! — он перекрестился.
— Хоть в подвал, хоть на чердак, хоть под подушку! — засмеялся Иван. — От меня не убудет!.. Но ты, с первой получки, как швейцаром пойдешь, мне бутылку водки поставишь! Ладушки?
— Вот и договорились! Будет тебе водка, родной! Будет, хоть залейся!
* * *
Вечерело. Матвеевна спустилась к Неве, с тазом стиранного белья, чтобы прополоскать, и увидела на мостках пустую пивную «баклажку», рваный пакетик с надписью «Кольца кальмаров» и нож с цветастой наборной рукоятью, торчащий между досок. Она вытащила находку и прочла древнерусскую вязь, выгравированную на лезвии: «Василь Василичу Тупину — Перзиденту Рассеи». У гарды виднелась запекшаяся кровь. «Так вот где ты прячешься, червь поганый!» — догадалась она.
* * *
Перед самым крыльцом он упал. Подняться уже не было сил, и он пополз вверх по ступеням, ликуя от того, что похож на короля африканских болот.
Подобравшись к кровати, он вспомнил, что на ней еще лежат тела тех, кого «замочил» вчерашним вечером. Он пошарил трясущимися руками за поясом шорт, спохватился: «Нож где-то посеял! Жалко! Его министр культуры, красавчик, на днюху подарил».
Цепляясь за покрывало, он залез на кровать, и оказался рядом с остывшим телом пятилетнего мальчика. Целовать его живот больше не хотелось — разбушевавшаяся вчера похоть уже утихла, спряталась.
Страшный, смертельный голод подступил к рассудку — кроме «паленой» водки и прокисшего пива в желудке уже давно ничего не было. Казалось, что сердце вот-вот замрет навсегда. Он зарекся: «Не сдохну сейчас — пойду в ресторан работать, к жратве поближе! Воровать брошу! Покаюсь! Все свои бабки на храм отдам!»
И вдруг спохватился, что в кармане ковбойки лежит забытый утренний гостинец. Он достал подсохший кренделек, положил в рот, и стал не спеша похрустывать.
Немного погодя, сердце отпустило, силы вернулись и он вспомнил, что Матвеевна, когда угощала его крендельком, посмеялась над его игрушечной удочкой. Он озлобился: «Надо было сразу прикончить эту старую суку — голыми руками, без всякого гексогена».
04 апреля 2017 г.