«Ленинградский ордена Ленина метрополитен имени Ленина станция метро проспект Большевиков» — нудили въевшиеся в камень грязные потеки, оставшиеся от латунных букв, гнездившихся когда-то над дверьми мрачного здания, будто срисованного с летающей тарелки из старой французской комедии «Жандарм и инопланетяне».
Неподалеку от входа, сонный таджик в оранжевом жилете, стоявший на огромной стремянке, неторопливо сдирал плакат с гигантского щита, громоздившегося на железобетонной слоновьей ноге, густо облепленной объявлениями. Он оторвал пятиметровый кусок носа от портрета подловато ухмылявшегося старца в траурном костюме, сиротливо восседавшего над трехцветным флажком с надписью «Тупин — наше всё!», и бросил его на влажный после ночного дождя асфальт, распугав еще дремавших сизарей.
«Гули-гули-гули!» — подманила их старушка, раскрывая мешок с жаренными семечками на ящике из-под овощей, и кинула им горстку:
— С добрым утречком, милые!
— Привет Матвеевна! Как здоровье твое? — крикнул ей плечистый кавказец, из окошка автолавки с надписью «Хычины».
— Здорово Бекбулатушка! Пока всё слава богу, не жалуюсь!
Матвеевна притулила к мешку семечек рукописную табличку «Сорт пузанок. Вкусные!», и бросила еще одну горстку на тротуар. Голуби слетелись, принялись суетливо поклевывать у ее ног.
Таджик наклеил новый плакат и слез со стремянки. Очередной шедевр многомудрой кремлевской политтехнологии демонстрировал угрюмого брюнета в черном военном кителе без погон, смахивавшего на запойного преподавателя «ОБЖ», и алый истерически вопящий лозунг под ним: «Гайкин сможет всё, и даже намного больше!» К бычьему торсу свежеиспеченного президента были пришпилены кокетливые бантики из полосатой ленточки; два маленьких красовались по обеим сторонам груди, а третий, самый пышный — на животе.
Матвеевна принялась лузгать семечки, вместо завтрака, но поперхнулась, взглянув на плакат. Кавказец, увидя его, обжегся кипятком и вывернул на прилавок кювету горячего «Доширака». Таджик весело сплюнул в сторону «слоновьей ноги»: «Новый начальник пришла! Совсем хорошо жить будет!» Матвеевна перекрестилась: «Не приведи господи! Или эта лапша проклятая скоро всем слаще меда покажется!»
* * *
Ровно в восемь утра смартфон Жилкина булькнул очень странной эсэмэской: «Гражданин Прекрасной России Настоящего Б. Ф. Жилкин! Доводим до вашего сведения, что согласно закона о люстрации, вступившего в силу сегодня, вы являетесь лицом, попадающим под его действие. Всего вам доброго. Хорошего настроения. Комиссия по люстрации».
Номер был незнакомым, московским.
«Охренели что-ли, мудаки столичные?! Какая еще люстрация?!» — озадачился сонный Жилкин. Он включил планшет и нашел: «Люстрация — практика недопущения в государственную службу, аппарат государственного управления, правоохранительные органы, на иные важные посты и в учреждения системы образования лиц, связанных с репрессивным аппаратом прежних режимов».
Он опустил голову на подушку, надеясь поспать еще минут десять, но вскоре подумал: «Нет уж! Я, конечно, на важные посты не собираюсь, но этот вопрос оставлять нельзя — надо сразу разобраться: время уйдет, а потом иди, доказывай, что ты не верблюд!»
Он отыскал в сети базу данных жителей Санкт-Петербурга, и нашел в ней всех Жилкиных. Но никаких «важных» среди них не было: водитель, врач, грузчик, продавец, учащийся… Иван озадачился: «С кем же меня перепутали?»
Он достал из холодильника початую бутылку «Тупинки», выпил полстакана, поморщился, похрустел малосольным огурчиком, и вздохнул. «Как же эти дерьмовые „государственники” достали! Нам они нудят без конца: „Кризис, кризис!” А сами в Штатах и в Европе шикарные квартиры покупают, лучшие дома хапают. Для себя строят — каждая берлога стоимостью с городской микрорайон! Собак на личных самолетах в Испанию возят выгуливать! Куражатся, сволочи! А теперь еще и люстрацию выдумали, чтобы лишний рот к их кормушке не сунулся!»
Он открыл ноутбук и уже через пять минут знал, что в городе есть прокурор Шилкин, журналист Хилкин и банкир Филкинд, и что все они члены внезапно рухнувшей партии «Великое неделимое». «Вот они, голубчики! Нашел! — понял Жилкин. — Один из них партийное ворье покрывал, другой — всем лапшу на уши вешал, третий — все это финансировал. С кем-то из них меня перепутали. Вечером, как только от последнего клиента вернусь, сразу в комиссию позвоню, в Большую деревню. Пусть там разбираются!»
Жилкин вышел из подъезда и машинально взглянул на дверь, на свое крошечное объявление, приклеенное накануне: «Компьютерный мастер Борис Жилкин. Не фирма! Приеду быстро, живу рядом. Настройка интернета, удаление вирусов...» Остальную часть объявления скрывал свежий плевок — густая темно-зеленая сопля.
«Сплошной облом! Клиентов мало: старые компы уже не чинят, выкидывают — выгоднее новый планшет купить. С компами в этом районе только геймеры и профи остались, а разве на них много заработаешь? Живешь от одного кредита к другому, экономишь на всем, а они...» — думал Жилкин, стирая носовым платком липкую соплю с объявления.
— Борян, чего хмурый такой? Стряслось чего? — окликнул его со скамейки худощавый старик в мятом пиджачке, с замусоленным полосатым бантиком в петличке.
— Вообще жесть! Капец в общем!
— Война что-ли?
— Да вроде того. Херачат гады, кого ни попадя! Люстрируют!
— Ё-моё! Дожили! Говорил я тебе, доведут либерасты нашу страну до ручки! Дебилы, бля! Мы с Америкой из-за них церемонились! С Европой цацкались! Давно надо было по всем буржуям нашими ракетами шандарахнуть! Гробануть гадов!
— Пока, дядя Женя, я к метро побежал! Потом пообщаемся.
— Пока, пока! Пообщаемся, конечно, если живы будем.
Старик достал последнюю сигарету из помятой пачки, пошарил трясущимися руками по карманам, но зажигалку не нашел, и снова выругался: «Дебилы!»
Из подъезда вышла стройная рыжеволосая девушка с печальными васильковыми глазами. Старик быстро убрал в карман коричневый флакончик «бояра», к которому уже успел не раз приложиться, и окликнул ее.
— Ишь ты, идет нога за ногу, как будто проблем нет! Студентка, мать твою!
— Что вы сказали?
— Чего тащишься, говорю, как вареная?!
— А что мне как на пожар бежать? У меня первая пара через сорок минут.
— Плетись, плетись! Вон, Жилкин, наверно, уже в метро зашхерился! Хитрый черт!
— Что, что?
— В метро беги!
— Мне на маршрутку — в универ.
— Какой универ, соплячка?! Люстрируют нахрен! Сгоришь в маршрутке, к чертовой матери!
— Не орите на меня, не глухая! — Она сняла наушники. — Чего гоношитесь? Бомбят что-ли? Здесь вам не Алеппо!
— Пока нет. Щас американцы ракетами долбанут. До нас они минут через десять долетят.
— Вы откуда знаете?
— Как откуда? Я все-таки ракетчик, хоть и в отставке. Советский! Знаю, что говорю. Прячься, пока время есть! Не тяни резину!
— Может в подвал успеем?
— Можно и в подвале заныкаться, но там не сладко: вонища, сырость, крысы, блохи… Подхватишь заразу какую-нибудь. Кстати, за ключом придется в жилконтору бежать — тоже не ближний свет. А вдруг весь дом развалится? Тогда сиди, жди у моря погоды, пока тебя откопают. Без питья, без жратвы, без курева…
— А почему вы не бежите?
— Так у меня же рак на последней стадии, Оленька. Мне лучше прямо здесь сдохнуть, под ракетами, чем остатки дней без лекарств, без курева мучиться. Сил уже нет терпеть. Скорей бы! Зажигалка у тебя есть?
Но она уже не слышала старика — бежала по проспекту Большевиков к метро, быстро набирая текст на смартфоне.
Она не заметила, что проспект уже пересек новый баннер, укрепленный высоко на фонарях: «Партия власти „Родные легионы” поднимет вектор общественной безопасности на недосягаемую высоту!».
* * *
Взволнованные людские ручьи, из оповещенных по соцсетям о ракетной атаке, живо стеклись к метро и образовали бурлящее озерцо около входа, огороженного металлическим парапетом. Матвеевна до сих пор неспешно созерцавшая милую голубиную возню, вдруг засуетилась.
— Петровна, слышь? — крикнула она торговке войлочными стельками.
— Ну чо те?
— Чо! Отлить мне надо! За семками пригляди! Побегу, а то мочеточник отвалится!
— Шустрее давай! Если гопота налетит — мигом твой мешок раздербанят!
Матвеевна побежала к туалетным кабинкам, спрятавшимся за зданием метро, но не зашла по нужде, а спряталась за ними, и вынула из под подола миниатюрный мобильник.
— Алло, это фээсбэ? Прием, прием! Фэ-эс-бэ! Докладывает секретный агент Родинка! Я на проспекте Большевиков. Наблюдаю несанкционированный митинг у метро! Срочно высылайте наряд, а то здесь вспыхнет кровавая революция! Как приняли? Прием!
Когда Матвеевна вернулась, ни мешка семечек, ни Петровны уже не было. Фургончик «Хычины» стоял накренившись, с разбитыми окнами и пустыми прилавками. Бурлящее озерцо у входа превратилось в штормовое море и плескало волнами в разные стороны. Стальные поручни по обеим сторонам дверей погнулись от напора. Кто-то кричал от боли, кто-то уже хрипел…
Вдруг Матвеевну подхватило со всех сторон и понесло ко входу, но бросило не к дверям, а на стальной поручень. Она лишь охнула, когда хрустнуло в груди; глаза ее чуть вытаращились, налились кровью и застыли, упершись тяжелым взглядом куда-то в белесое небо, наполненное готовыми пролиться свинцовыми облаками.
* * *
Жилкин метался от одного подъезда к другому, надеясь попасть хоть в какой-нибудь подвал, пусть даже заполненный фекалиями, лишь бы уцелеть от ядерного «загара», но перед всеми подъездами домов, стоящих неподалеку от метро, уже вились мавзолейные очереди.
Наконец у него блеснула спасительная идея. Он встал на колени, посередине дороги, но не вскинул руки к небу, умоляя о пощаде, как сделали бы на его месте многие набожные россияне, а откинул крышку люка городской канализации. Наружу высунулась бородатая, всклокоченная голова в наушниках. Из них лились чуть приглушенные звуки «Sex Pistols». Задорный Johny Rotten с изящной хрипотцой пророчествовал: «No future! No future! No future for you!»
— Сунореф! — воскликнул Жилкин, узнав в вонючем «пункере» бывшего дворового друга.
— Жила?! Хай! Забухал что-ли?.. Ништяк!
— Пусти к себе, Сунорефчик! Родимый! У меня спирт есть! Правда он пополам с бензином, чтобы платы чистить…
— Залезай, чувак! На халяву и уксус сладкий! Для реального пипла, в моей говнотечке всегда место найдется!
Прибежище Сунорефа с легкостью переносило обитателей в «рóковые» шестидесятые. Одну из стен бетонной комнатенки, перечерченной канализационными трубами, прикрывал постер «Shoking Blue», на нем обворожительно улыбалась синеглазая красавица Mariska Veres. Рядом с ее сияющим ликом, на заляпанной воском трубе, мерцала корявая свечка. Из темноты, с других стен, задумчиво взирали Frank Zappa, Jerry Garcia и James Morrison.
Жилкин вынул из сумки флакончик чистящего средства «Золушка». Оно в ту же минуту было разлито Сунорефом, по покореженным алкоголем и временем пластиковым стаканчикам.
— Ну, за нас с вами, и за хрен с ними!
— Подожди, Сунореф! Дай звонок сделаю!
— Своей, что-ли?
— Нет. В Большую деревню, в правительственную комиссию.
— Круто! Пошли их всех на хер!
«Хоть перед смертью узнаю, за что мне такая напасть!» — думал Жилкин набирая московский номер.
— Алло, это комиссия?
— Ну да, она самая, — ответил меланхоличный женский голос.
— Это Жилкин Борис, из Питера. Я по поводу своей люстрации…
— И что вы хотите от нас услышать?
— За что вы меня сегодня люстрировали? Это ошибка! Я никогда ни в какой партии не состоял, ни в каких репрессиях не участвовал! Я даже на выборы не ходил! В Питере есть прокурор Шилкин, журналист Хилкин, банкир Филкинд, в конце-концов! С кем-то из них вы меня перепутали! Проверьте, пожалуйста!
— Секундочку подождите!
Через три минуты, ледяной женский голос из столицы вернулся в мрачное подземелье.
— Шилкин, Хилкин и Филкинд имеют справки из фээсбэ, о том, что всегда стояли на демократических позициях, и разваливали изнутри свергнутую партию «Великое неделимое». А вы, на своей страничке в соцсети, в две тысячи тринадцатом году, разместили рекламу этой партии — ее символ, и две тысячи пользователей ее лайкнули и пятьдесят семь сделали перепост. Так что извините, всего вам хорошего!
Со стороны Москвы послышались короткие гудки.
Жилкин сунул трубку в карман и вспомнил, что когда в питерском зоопарке родились белые медвежата, он был там вместе с дочкой; сделал у вольера несколько снимков и разместил их в соцсети, на своей «стенке».
— Падлы! — крикнул Жилкин в сторону люка. — Гниды бацильные!
— Жила, ты — супер! — резюмировал Сунореф, и они выпили по полстаканчика «Золушки», не чокаясь и не закусывая.
02 ноября 2016 г.